Фото АГН «Москва»
Чем выше доход гражданина, тем больший процент он должен уплачивать государству в качестве налога. Это давным-давно является очевидной нормой для множества стран – Китая, США, государств Евросоюза. Однако в России все граждане независимо от размера дохода с 2001 г. платили один и тот же НДФЛ – 13%. В 2020 г. россиян с высоким доходом обязали платить не 13, а 15%, то есть совсем чуточку больше, – и воспринято обществом это было не как прогрессивная шкала, а лишь как её подобие. Сколь-нибудь адекватная налоговая прогрессия всё больше выглядела несбыточной мечтой, уподобилась анекдотичному коммунизму, который «уже на горизонте, то есть отдаляется с каждым шагом». Но нынешний год неожиданно стал эпохальным, отметился налоговой реформой: с 1 января верхняя планка будет не 15, а 22%. Это уже кое-что. Гость «АН» – доктор экономических наук Ольга АЛЕКСАНДРОВА, замдиректора по научной работе Института социально-экономических проблем народонаселения ФНИСЦ РАН, профессор Финансового университета при правительстве РФ.
– Ольга Аркадьевна, о необходимости полноценного прогрессивного налогообложения мы с вами беседуем на протяжении многих лет. Первый шаг в этом направлении государство сделало в 2020 году, когда повысило НДФЛ на два процентных пункта (до 15%) для тех, чей годовой доход превышает 5 миллионов рублей. Мы с вами (да и не только мы) расценили тогдашнее нововведение лишь как косметическую меру – и вот теперь наконец дожили до более внушительной реформы.
– Одна из целей налоговой прогрессии – победа над избыточным неравенством. Бывает адекватный уровень неравенства, он оказывает стимулирующее воздействие: кто больше и упорнее работает, тот больше зарабатывает, занимает более высокую ступеньку в социальной иерархии. И бывает избыточное неравенство – такое, которое играет, наоборот, дестимулирующую роль.
Наш институт ещё в 2006 году показал на представительной статистике и математических моделях, что сложившийся в России уровень неравенства не только затормаживает экономический рост, но ещё и сказывается на демографических показателях – понижает рождаемость и повышает смертность. Принимая решение о количестве детей, семья исходит не из того, хватит ли денег на крышу над головой и пропитание, – она смотрит на стандарты потребления и старается им соответствовать. А если эти стандарты задраны, людям трудно до них дотянуться. Поэтому рожают зачастую только одного или двух детей, чтобы непременно обеспечить ребёнку приличный велосипед, приличный телефон и т.д. И как показали расчёты моих коллег, наша страна платит за избыточное неравенство миллионами неродившихся граждан.
– А ещё, как вы успели заметить, – недостаточным экономическим развитием.
– Именно. Напомню, для экономического роста необходимы два базовых условия: первое – массовый платёжеспособный спрос, а второе – инвестиции. Задача налоговой прогрессии – обеспечить оба этих условия. Освобождая малообеспеченных от налогов или применяя к ним низкие ставки налогообложения, она расширяет платёжеспособный спрос. А ударяя высокой ставкой по сверхдоходам (при одновременном снижении налогов на инвестиции в производительный сектор), она заставляет обладателей сверхвысоких доходов поумерить своё потребление и вместо этого направить свои средства на развитие экономики.
Давайте посмотрим, достигает ли нынешняя реформа этих двух целей. Начнём с первой, то есть с задачи расширения массового платёжеспособного спроса. Увы, мы видим, что малообеспеченные не освобождены от уплаты налогов (самые бедные не платят налоги в Германии, Австрии, Великобритании, Греции, Франции, Финляндии, Швейцарии, Китае. – Прим. «АН»). И даже понижение ставки (до 7%) предусмотрено не для всех малообеспеченных граждан, а только для малообеспеченных семей с детьми (если на члена такой семьи приходится менее полутора региональных прожиточных минимумов, то эти граждане будут платить не 13%-ный НДФЛ, а 7%‑ный.). То есть с бедных в России продолжат взимать налоги и загонять их в микрокредитные организации, тем самым обеспечивая прибыль ростовщикам.
– А что насчёт второй цели? Стимулирует ли эта реформа инвестирование в производительный сектор экономики?
– Почти нет. И дело не только в том, что 22%-ный НДФЛ – это очень низкий налог для сверхбогатых (в США самые богатые платят 39, 6%, в Китае, Германии, Великобритании, Греции – 45%, в Швейцарии, Австрии, Бельгии – 50%, в Израиле и Нидерландах – 52%. – Прим. «АН»). Помимо высокого налога на сверхдоходы для стимулирования инвестиций в промышленность требуется ещё ряд налоговых мер.
Во-первых, высокий налог на дивиденды. Капитал должен облагаться налогами сильнее, чем труд, но у нас налог на дивиденды остаётся прежним – 13% (а до 2015 года он составлял 9%, то есть был даже ниже 13%‑ного НДФЛ, налога на трудовые доходы). При этом каждый год в России сообщается о небывалой по размеру прибыли и огромных дивидендах, выплаченных в добывающих отраслях и банковском секторе. «Проедаются» деньги, которые могли бы пойти на развитие производства.
Во-вторых, требуется налог на роскошь. У нас по-прежнему в качестве роскоши рассматриваются только сверхдорогие автомобили, а всё остальное – нет. Снова вопреки зарубежному опыту.
В-третьих, нужен налог на наследство и дарение. У нас при вступлении в наследство платится лишь пошлина, а налог был отменён в середине двухтысячных – как раз тогда, когда поколению «первоначального накопления капитала» пришло время передавать своё богатство подросшим деткам. Между тем в западном обществе давно существует консенсус: налог на наследование необходим. Например, классик английской политэкономии Милль определял собственность как право человека «на свои способности, на то, что он может произвести с их помощью, и на что бы то ни было, что ему удастся выручить за произведённые им товары путём честного обмена». И далее заключал: «Право наследования в отличие от права оставления наследства не входит в понятие частной собственности». Проще говоря, одно дело – когда ты сколотил капитал своим трудом, и совсем другое – когда получил его от папы. Сразу хочу успокоить обычных россиян: шкала налога на наследство также должна быть прогрессивной – резко возрастать по мере роста размера передаваемого наследства, плюс для близких родственников должна предусматриваться сумма, не облагаемая налогом.
– Теперь суммируем вышесказанное.
– Если сверхдоходы обложены высоким НДФЛ, если налог на дивиденды тоже высокий, если налогом на роскошь облагается всё, что является роскошью, – тогда у сверхбогатых людей возникает мотив распорядиться своими сверхдоходами так, чтобы заплатить меньше налогов. И если офшоры перекрыты (а на Западе с переводом денег в офшоры опять-таки борются резким повышением налогообложения), то выходом для сверхбогатых людей становится инвестирование в национальное производство. Тем более что на инвестированные в него средства в западных странах устанавливается, в свою очередь, льготное налогообложение.
Если же НДФЛ на сверхвысокие доходы «плёвый», если налог на дивиденды тоже низкий, если налога на роскошь, по сути, нет – тогда у сверхбогатых людей не возникает стимулов перенаправлять свои сверхдоходы в производительный сектор экономики. Соответственно, они продолжают тратить их без пользы для общества (роскошь, недвижимость, земля). Причём эти их богатства, которые российская система налогообложения помогает им копить и наращивать, ещё и не облагаются налогом при передаче по наследству. В результате закрепляется и становится всё более жёсткой иерархическая социальная структура, выстроенная по доходно-имущественному принципу. Это явно не способствует выравниванию жизненных шансов граждан – ещё одной функции налогообложения, имеющей отношение не только к развитию экономики, но и к обеспечению справедливости.
Кстати, по поводу справедливости надо сказать ещё кое-что.
– Ну-ка?
– Напомню, мы не только платим НДФЛ, работодатель также делает за нас отчисления в Социальный фонд РФ (формально – сам, но фактически – за счёт нашей зарплаты). Если годовая зарплата не превышает 2, 225 миллиона руб., то в Социальный фонд уплачиваются 30% от зарплаты, а если превышает, то уплачивается вдвое меньше – 15, 1%. То есть мы имеем дело с регрессивной шкалой: богатые отчисляют меньший процент, чем бедные. Нигде в мире такого нет, но нынешняя реформа эту шкалу никак не затрагивает.
И ещё один важный аспект – как воздействует реформа на средний класс. Он, разумеется, гораздо более чувствителен к повышению налогов, чем сверхбогатые люди. Для того-то в мире и придумали многоступенчатую шкалу, чтобы средний класс платил больше налогов, чем бедные, но меньше, чем богатые. Взглянем же на нашу нововведённую шкалу: средняя ступенька в ней имеет очень широкий диапазон – от доходов в 5 миллионов рублей в год до доходов в 20 миллионов рублей в год. Это несопоставимые доходы, однако и те и другие граждане будут платить 18%‑ный НДФЛ. Заметим: в нашей шкале только пять ступенек, а, например, в Китае, который для нас теперь вроде как образец, – семь ступенек. Даже восемь, если учесть, что самые бедные там вовсе освобождены от налогов.
Наконец, возвращаюсь к вопросу: почему наша новая шкала обходится так нежно со сверхбогатыми людьми? Почему они должны платить только 22%? Ладно, пусть будет не как в Евросоюзе, но почему не сделать хотя бы как в Штатах? Раньше отказ вводить налоговую прогрессию нам объясняли тем, что в этом случае наши богачи станут переводить ещё больше средств за рубеж, но теперь все увидели: Запад способен попросту отобрать у них эти деньги.
– Ваш вопрос риторический, но я предложу свой ответ: крупный капитал в России силён политически, поэтому государству приходится наступать на его интересы очень постепенно. Может быть, вслед за 22% мы увидим 25%, а затем и 30%?
– Иными словами, власть по-прежнему покупает лояльность сверхбогатых, и реализуется это за счёт основной массы населения (и за счёт его численности, о чём мы говорили в самом начале). А по поводу вашего оптимизма – что ж, будем надеяться.
